От светских властей не отстает и церковь. Кому, как не ей, любо все потустороннее и наукой необъяснимое. Основной стержень ее существа составляет именно вера в сверхъестественное. И вот то здесь, то там возникает молва о явленных иконах, чудотворных мощах. В церквах появляются «пророки» и «пророчицы», которым сам бог дает силу прозреть будущее в самом запутанном и трудном случае. Но особенно активизировались «целители». Газетные полосы пестрят именами иеромонаха Илиодора и первого из первых в искусстве «чудесного исцеления» и бесоизгнания протоиерея
91
Иоанна Кронштадтского. Это он, как никто другой, издавая страшные истошные вопли, читал над кликушами «чин над бесноватым». В совершенстве владел он умением разжечь эпидемию истерического исступления среди своих поклонников, до отказа переполнявших Андреевский собор Кронштадта. И оттуда, с припадочных сборищ, в которые превращались его коллективные исповеди (по точному определению одного психиатра, «Сумасшедший дом на свободе»), побежала о нем молва во все уголки необъятной России — молва как о великом утешителе и врачевателе словом божьим.
Умер Иоанн Кронштадтский в 1908 году. К этому времени его наиболее рьяные последователи — иоанниты — создали и безгранично раздули культ своего «святого». Бесчисленные листовки с описанием жития «чудотворного целителя» Иоанна и его непревзойденных подвигов на этом поприще навязчиво распространялись по церквам и монастырям среди верующих. Писались специальные иконы, на которых различным «святым» придавалось портретное сходство с кронштадтским протоиереем, а для молений прямо выставлялись его иконописные изображения. Потом уже, после Октябрьской революции, за возвеличение отца Иоанна взялись эмигрантские круги русского духовенства. Пальму первенства на этом поприще завоевала так называемая карловац- кая церковь, центр которой находится в США, в городе Джорданвилле. В 1964 году Иоанн Кронштадтский был официально канонизирован белоэмигрантской церковью и причислен к лику православных святых.
Трудно поверить, но тем не менее это так: еще и теперь среди верующих встречаются люди, которые пытаются воскресить память о кронштадтском чудотворце, расписывают в самых неправдоподобных тонах его деяния, говорят о нем, пишут, сочиняют всякие небылицы, дело доходит чуть ли не до рассказов о воскрешении Иоанном мертвых. Ну, а что касается болезней, то тут, естественно, никаких преград для него якобы не было: любая хворь отступала немедленно при одном прикосновении «святого отца». Хотя сам он был значительно осторожней в оценке исцеляющего воздействия духа святого: «А ты его покажи профессору такому-то, скажи, от моего имени, он и поможет»,— не раз говорил старец то одному, то другому родственнику доставленного в Кронштадт больного. При этом сообщался адрес действительно крупного специалиста-меди- ка, известного в Петербурге, Москве или ином городе.
92
Хитрый чудотворец не хотел вмешиваться в те случаи органических нарушений, где его уже наметанный глаз видел бесполезность «боговдохновенного» воздействия.
И все-таки пальма первенства в чудотворениях досталась не этому дипломированному протоиерею, а малограмотному мужику Гришке Распутину, пробравшемуся к самому трону и ставшему ближайшим другом, советчиком и наставником царствующих Романовых.
Не будет преувеличения сказать, что в ряду авантюристов и шарлатанов всех времен и народов, в шеренге с Калиостро, Казановой, Сен-Жерменом и им подобными Распутину принадлежит, пожалуй, первое место по масштабу достигнутого успеха в воздействии на умы венценосных правителей и приобретении реальной власти и могущества. Обретенная им сила была столь велика, что уже ничто не могло ее пошатнуть. Казалось, даже напротив: чем более вызывающе, чем дерзостнее и нахальнее вел себя временщик, чем более цинично и открыто разоблачал свое истинное нутро, тем более упрочались его позиции и возрастала реальная власть и влияние на царскую чету.
Но не только каприз царствующих особ создал Распутина. Он продукт всего уклада жизни и государственного устройства, веками насаждавшегося в России. Уклада, при котором, как сказал временщик Менши- ков в одноименной драме Давида Самойлова: «В русском государстве нет вторых, есть только первый, а за ним последний... » Уклада, при котором суждение невежественного вельможи пересиливало мнение Академии наук, а привидевшийся истеричной царице сон превращался в политический компас государственного корабля. Все от вельмож и все для вельмож! А государство, а народ, а умы суть лишь солома для костра, у которого сидят, тешась его трескучим пламенем, отдающим тепло и свет свой в мрак холодного пространства, тупые и чванливые невежды.
Этот-то губительный уклад государственной жизни и породил Распутина и распутинщину как социальное явление предреволюционной России. Властители ее уже успели почувствовать непрочность своего положения, страна кипит, и это полнит их страхом перед будущим. Они и раньше-то не питали, скажем так, особого пристрастия к разуму, всегда не доверяли думающим людям. Теперь они чувствуют поистине животную ненависть к ясной мысли, к науке, ибо что могут царствую
93
щие найти в ней, кроме четкого анализа происходящего, кроме грозного вывода о том, что гибель существующего порядка неминуема. Что же остается? Остается уповать на чудо. Влечение к нему заставляет жадно искать тех, о ком говорят, что они способны творить чудеса, склоняться перед чудодеями, внимать каждому их слову...
Вот тот психологический настрой, который сознательно, а в большей мере бессознательно, опираясь на природное чутье, использовал для своей корысти простецкий психолог, волевой мужик — авантюрист и стяжатель в душе, развратник в крови, конокрад, уроженец села Покровского Тюменского уезда Тобольской губернии Гришка Распутин, он же царский лампадник, последний временщик последнего царя старец Григорий Ефимович Распутин-Новых.
Об истории возвышения Распутина стоит рассказать несколько подробнее устами его односельчан.
— В тот день Гришке шибко не повезло... И подумать только, не он ли был самым ловким мастаком по части краж, какой когда-либо водился не только в Покровской слободе, но, почитай, и в Тюменском уезде, а может, и во всей Тобольской губернии. Увести лошадь средь бела дня — это для него дело пустое, но чтобы его кто поймал — никогда! Уж больно проворен и ловок плут. Пороть по приказу исправника—пороли. Это точно. Но завсегда, как говорится, «в назидание по подозрению», ибо уж очень безобразно себя вел и, известно было, на все поганое способен. Но ему от этих порок беда выходила малая, уж очень жилист и крепок был, сукин сын. Такого ни розгами, ни плетью, ни даже батогами не прошибешь. Встанет, сплюнет, матерно выбранится — и за прежние художества принимается.
Потому как где какая кража, драка спьяну, девку обидели али какое другое безобразие или плутовство, то в первую очередь говорили о Гришке Распутине, недаром всем селом их роду проклятому и прозвище такое было дано. В Покровском, по ссылке, объявился их дед Никифор Черный. За грабеж и загубление 11 душ сослали его сюда к нам, после отбывки 20 лет каторжных работ. Пьяница и безобразник ужаснейший. И по женской части опять же с ним выходила одна безобразность и срамота. Так его и прокликали — распутник. А затем поп в книгу, по рождении Тришкиного отца, уж и вписал «Распутин». Вот она у них и фамилия получи
94
лась стоящая, заслуженная1. А тут нате, попался! С жердями в руках! И на кой дьявол оно ему нужно было, это остожье! И вот прямо с ним напоролся на соседа Картавцева. Тот лясы точить не стал — вырвал кол из ограды и пошел на Гришку... Ох и бил же! Под конец так изловчился, что треснул его по башке со всей мочи. Тут и распутинская сила сдала. Свалился Гришка в беспамятстве. А Картавцев так раззадорился, что и остановиться не может. Лежачего еще много раз огрел — и по башке опять, и по всему телу. Видит, конец пришел подлецу—подох, на радость всей деревне, Гришка-вор! Стал Картавцев отдыхиваться — пот утирать, а Гришка заворочался. Поднял его тогда и велел остожье взять и с ним идти в волостное управление, пусть там и рассудят. А Гришка не хочет, упирается. Тогда со всего маху еще раза два съездил сосед ему по морде... и отступил, подлец, поднял жердины и пошел...
Ну, а так как тут еще и лошади у Картавцева пропали, то по приговору общества решили Гришку и его двух дружков-собутыльников, Константина и Трофима, выслать из села вон — в Восточную Сибирь: там все самое отпетое, каторжное и собиралось.
Ну, пока суд да дело, бумаги казенные туда и сюда ходили, ушел Распутин из села добровольно. И куда же — в Верхотурский монастырь, Пермской губернии, на богомолье. «За отца,— говорит,— пойду. Он дал обет пешком до тех мест дойти, святым угодникам поклониться, да стар, неможется ему, а я схожу».
